- Сообщения
- 26
- Реакции
- 4
«Закон — это не броня. Это шрам. Он остаётся с тобой, когда ты не смог спасти, но попытался»
Я родился в семье, где успех был не подвигом, а минимальной нормой. Отец — профессор, мать — нотариус. Всё было будто правильно: порядок, строгость, амбиции, “будь лучшим”. Детство прошло под прицелом чужих ожиданий, и с самого начала мне казалось, что ошибка — это позор, а не урок.
Я вырос в рамках. Школа — отлично. Университет — с красным дипломом. Сначала гражданское право, потом — уголовное. Я хотел быть сильным, умным, неприкасаемым. Мне казалось, если знать законы до запятой, если говорить чётко, уверенно — тебя никто не сломает.
Первое дело — банальный спор с банком. Я вытащил клиента, молодого предпринимателя, который, как мне казалось, был честен. Суд мы выиграли. А через два месяца он кинул всех подрядчиков, продал компанию, и скрылся. Я сидел вечером в своём кабинете, смотрел в монитор, и чувствовал, что меня вывернули наизнанку.
Я верил в правду, а оказался её инструментом для чужой лжи.
С тех пор всё стало сложнее. Сложнее смотреть людям в глаза, сложнее верить себе. Но я продолжал. Потому что не мог иначе.
Потом был процесс против крупной госструктуры. Я защищал пенсионерку, у которой хотели отжать землю под технопарк. Я не спал, копал архивы, давил чиновников, срывал заседания, вытаскивал на свет поддельные подписи. И я победил. Но... через год участок всё равно ушёл. По другому постановлению.
Система — как вода. Обходится. Протекает. Растворяет.
Однажды на заседании я вышел из себя. Ответчик — адвокат с 30-летним стажем — ловко вывел судью на эмоции. Он манипулировал фактами, но формально не нарушал. Я встал и сказал:
— Вы — профессиональный подонок.
Судья замер.
— Прошу занести в протокол.
Я не пожалел. Потому что в этом была моя правда. Даже если это стоило мне уважения коллег.
Я не был идеален. Я нарушал правила, если нужно было защитить того, кого никто не слышал. Я сливал документы журналистам, ставил камеры в переговорках, убеждал свидетелей не молчать, даже если им грозили. Я был слишком жесткий для «официальной» системы. Но слишком принципиальный — чтобы стать циником.
"Иногда я думаю, что я просто дерусь с тенью. Всё равно проиграю. Но если не драться — останется только тишина."
Я видел всё: как мать-сирота теряет ребёнка из-за подписи, как парень сел за другого, потому что "так надо", как чиновник забирал землю с улыбкой, как судья давил глазами, не словами. Я учился видеть молчание.
Однажды я защищал клиента, который, как я знал, виновен. Но по делу — не доказано. Моя коллега сказала:
— Ты правда будешь его вытаскивать?
Я молчал.
— Тогда ты такой же, как он.
Я выиграл. Но потом две недели не мог спать.
Я понял: правота — это не статус, это одиночество. Каждый шаг — на краю.
И всё равно — я иду.
Я переехал в Южный — красивый, жаркий, но гнилой город. Здесь я юрист. Но не герой. Иногда я злюсь. Иногда — отступаю. Я устаю. Я ошибаюсь. Я больше не уверен в себе.
Но когда ко мне приходит человек, с глазами, в которых больше отчаяния, чем надежды — я не спрашиваю, выиграем ли мы. Я спрашиваю: «Ты хочешь, чтобы за тебя кто-то встал?»
И если он кивает — я иду. Даже если знаю, что будет больно. Даже если знаю, что проиграю. Потому что иначе — ты сам становишься системой.
Я родился в семье, где успех был не подвигом, а минимальной нормой. Отец — профессор, мать — нотариус. Всё было будто правильно: порядок, строгость, амбиции, “будь лучшим”. Детство прошло под прицелом чужих ожиданий, и с самого начала мне казалось, что ошибка — это позор, а не урок.
Я вырос в рамках. Школа — отлично. Университет — с красным дипломом. Сначала гражданское право, потом — уголовное. Я хотел быть сильным, умным, неприкасаемым. Мне казалось, если знать законы до запятой, если говорить чётко, уверенно — тебя никто не сломает.
Первое дело — банальный спор с банком. Я вытащил клиента, молодого предпринимателя, который, как мне казалось, был честен. Суд мы выиграли. А через два месяца он кинул всех подрядчиков, продал компанию, и скрылся. Я сидел вечером в своём кабинете, смотрел в монитор, и чувствовал, что меня вывернули наизнанку.
Я верил в правду, а оказался её инструментом для чужой лжи.
С тех пор всё стало сложнее. Сложнее смотреть людям в глаза, сложнее верить себе. Но я продолжал. Потому что не мог иначе.
Потом был процесс против крупной госструктуры. Я защищал пенсионерку, у которой хотели отжать землю под технопарк. Я не спал, копал архивы, давил чиновников, срывал заседания, вытаскивал на свет поддельные подписи. И я победил. Но... через год участок всё равно ушёл. По другому постановлению.
Система — как вода. Обходится. Протекает. Растворяет.
Однажды на заседании я вышел из себя. Ответчик — адвокат с 30-летним стажем — ловко вывел судью на эмоции. Он манипулировал фактами, но формально не нарушал. Я встал и сказал:
— Вы — профессиональный подонок.
Судья замер.
— Прошу занести в протокол.Я не пожалел. Потому что в этом была моя правда. Даже если это стоило мне уважения коллег.
Я не был идеален. Я нарушал правила, если нужно было защитить того, кого никто не слышал. Я сливал документы журналистам, ставил камеры в переговорках, убеждал свидетелей не молчать, даже если им грозили. Я был слишком жесткий для «официальной» системы. Но слишком принципиальный — чтобы стать циником.
"Иногда я думаю, что я просто дерусь с тенью. Всё равно проиграю. Но если не драться — останется только тишина."
Я видел всё: как мать-сирота теряет ребёнка из-за подписи, как парень сел за другого, потому что "так надо", как чиновник забирал землю с улыбкой, как судья давил глазами, не словами. Я учился видеть молчание.
Однажды я защищал клиента, который, как я знал, виновен. Но по делу — не доказано. Моя коллега сказала:
— Ты правда будешь его вытаскивать?
Я молчал.
— Тогда ты такой же, как он.
Я выиграл. Но потом две недели не мог спать.
Я понял: правота — это не статус, это одиночество. Каждый шаг — на краю.
И всё равно — я иду.
Я переехал в Южный — красивый, жаркий, но гнилой город. Здесь я юрист. Но не герой. Иногда я злюсь. Иногда — отступаю. Я устаю. Я ошибаюсь. Я больше не уверен в себе.
Но когда ко мне приходит человек, с глазами, в которых больше отчаяния, чем надежды — я не спрашиваю, выиграем ли мы. Я спрашиваю: «Ты хочешь, чтобы за тебя кто-то встал?»
И если он кивает — я иду. Даже если знаю, что будет больно. Даже если знаю, что проиграю. Потому что иначе — ты сам становишься системой.
Я зашёл в церковь случайно. Просто шел домой — дождь, грязь, какая-то безнадёжность липла к коже. Увидел огонёк у входа — и свернул.
Внутри было тепло. Пахло воском, старым деревом и чем-то тихим, почти забытым. Я не перекрестился. Не молился. Просто сел на скамейку у стены.
На коленях лежала папка — дело, от которого я отказался. Первый раз за много лет. Клиент был виновен. Не по форме — по сути. И он не хотел быть тем, кто это обелит.
Я смотрел в пол. Долго. В храме почти никого не было. Мимо прошла женщина, поставила свечку. Кто-то из детей тихо кашлянул. А явсё сидел, не двигаясь.
"Я не бог. Я даже не судья. Я — только голос. А иногда лучше молчать, чем лгать красиво."Свеча дрожала. ядумал — не о праве, не о справедливости. О себе. О том, сколько в нём злости, гордыни, усталости. И как мало в нём осталось веры. Не в закон — в смысл.
Я встал. Без пафоса. Просто поднялся и ушёл. Папку оставил на скамье. На обложке было имя. Яего даже не читал до конца. И больше не открыл.
Последнее редактирование:
