- Сообщения
- 90
- Реакции
- 192
Бесцветное детство: момент когда хочется не быть жертвой
Родился я девятого июня 1996 года в Петербурге. Обычная семья, никаких легенд. Мать - Валентина Петровна, работала на заводе, у неё вечно были руки с маслом под ногтями и лицо без выражения. Уставшая женщина. Каждый день на ногах, каждый вечер у плиты. Слова у неё были простые: «не мешай», «не кричи», «ешь, пока тёплое». Отец, Василий Семёнович, работал дальнобойщиком. Пропадал в рейсах неделями. Возвращался домой хмурый, молчаливый, пах табаком, кабиной фуры и каким-то злым одиночеством. Он меня почти не замечал. Был в доме, но будто через стенку. Когда пил, просто молчал дольше обычного. Когда не пил - спал. Жили в панельной девятиэтажке, в районе, где с детства учишься не влезать
куда не надо. У нас во дворе были битые стёкла, собаки без цепей и старики, которые смотрели на тебя, как на помеху. Школа обычная. Учителя с поникшими глазами, дети - кто мечтает, кто уже понял, что мечтать не о чем. Я был где-то посередине. Детство не было ни хорошим, ни плохим, оно просто было, бесцветное. Как серая футболка после двадцатой стирки, всё проходило мимо. Я привык к пустым разговорам, к отсутствию обниманий, к вечерам, когда телевизор фоном, а мать говорит только о том, что подорожало. В один день, летом, когда мне было десять, я гулял с Славой и Толиком. Пацаны с моего двора. Мы шлялись за гаражами, там был пустырь, где никто не мешал. Мы часто туда уходили просто так, не потому что интересно, а потому что дома делать нечего. Вечеp, жара. Воздух как будто пыльный. Солнце уже почти ушло за дома, всё серое, вытянутое. Толик швырял камни по железке, Витька пытался сжечь какой-то журнал. Я сидел и ковырял ржавый болт гвоздём. Ничего не происходило. День, как тысяча других. Потом - резкий звук. Как хлопок или выстрел. Мы замерли. Второй, уже ближе. Не петарды, я сразу это понял. Это было что-то другое, удар, как будто кто-то кулаком в стену дал, звук тяжёлый, короткий. Мы инстинктивно присели за бетонную плиту, притаились. И тут мимо нас пробежал парень. Молодой, лет двадцать, в крови. Не кричал, просто бежал быстро, отчаянно, лицо белое, рот открыт, будто захлебнулся воздухом. Он не смотрел ни на что, просто нёсся. Даже нас не заметил. Через секунду - машина. Старая девятка, серая, грязная. Подскочила, как из подворотни. Из окошка – рука, в ней чёрный пистолет. Один выстрел, второй, парень упал. Прямо посреди тропинки, как мешок с мусором, не как в кино. Без звука, без крови фонтаном, просто - упал. Машина даже не остановилась, уехала, как будто ничего не случилось. Мы сидели молча, я чувствовал, как в груди что-то давит, будто воздух кончился, Слава тихо всхлипывал, Толик, кажется молился, а я просто смотрел на тело. Потом мы встали и ушли. Не бежали, шли медленно, не говорили. Домой я пришёл, как обычно, мать спросила: «Ужинать будешь?», сказал ей: «Не хочу». Она не спросила, почему, не посмотрела на меня. Просто убрала тарелку обратно в холодильник. Эту историю я никому не рассказал и пацаны тоже не рассказали. Мы понимали, что ничего не докажем, никто не поверит. А может, просто не хотели больше в это лезть, но внутри меня с того дня всё стало по-другому. Я тогда перестал смотреть на людей, как раньше, в каждом видел либо угрозу, либо потерю. Просто не хотел не оказаться на том месте, где тогда лежал парень. Вот и всё.Подростковое расхождение: крах иллюзий
После девятого мы с Славой и Толиком почти не тусовались, но не потому что ссорились. Просто как-то разошлось всё. У Толика появилась какая-то движуха с братом на рынок катался, помогал. Но видно было, что не просто сумки таскает. Он начал носить одежду поновее, говорить увереннее. Как будто вырос за пару недель. Мы его редко видели, если и пересекались, то мимоходом. Он кивал и шёл дальше, как будто спешит. И разговаривал теперь по-другому - не напрямую, а как будто всё с намёком. Слава, вернулся из деревни, постарел сильно, будто за лето год прожил. Сказал, что бабка его с утра до ночи гоняла, а мать там вообще пропала. Иногда мы сидели с ним на лавке у дома, молча пили колу, обсуждали, кто в классе кого бьёт или с кем мутит. Но разговоры были уже не те. Раньше смеялись, фантазировали, теперь просто отмечали: «Этот к рэперам прибился», «Этот на шее у бати сидит». Без эмоций, как будто пишем протокол. Я стал замечать, что иногда раздражаюсь от таких разговоров. Не на Славу - на само это. Что все всё понимают, но никто ничего не делает. Все как будто согласны быть в этой трясине. И я тоже сижу, понимаю это. Толик пару раз звонил, звал на какую-то «тему», без подробностей. Я отказывался. Он смеялся: «Ладно, философ, сиди дальше». А мне просто не нравилось, что он начал как-то сверху говорить. Смотрел на всех, будто уже понял, как жить, а мы ещё тупим. Был момент, я пошёл с ним один раз, просто посмотреть. Он с братом подогнали какую-то тачку, сказали, надо с багажником помочь. Я открыл, а там ящик с электроникой, вся в пыли, какая-то явно не с магазина. Не воровство, но и не чисто. Толик говорит: «Если что - ты не в теме». Я понял, что не хочу в этом участвовать. И ушёл. Он не обиделся, просто кивнул. После этого почти не звонил. С Славой ещё держались какое-то время. Но он потом пошёл учиться в техникум на автослесаря, начал общаться с другими ребятами, нашёл себе девчонку. Иногда мы пересекались, перекидывались фразами, но уже не было того, что раньше. Он стал как будто легче ко всему относиться, а я наоборот. Я злился на многое, но никому не говорил. Был случай, одноклассник решил
понтоваться, начал громко обсуждать, кто кому даст по лицу, типа шутки. Подошёл ко мне, сказал что-то про «слишком тихий». Я ему спокойно ответил, что если так думает - может попробовать. Он замолчал, развернулся и ушёл. После этого ко мне не лезли. Не то чтобы боялись, просто как-то интуитивно обходили. Но друзей у меня толком не осталось, не потому что я их гнал, как-то выходило что с каждым становилось сложнее общаться, у меня внутри постоянно что-то гудело - как мотор на холоде. Я всё анализировал. Подслушивал чужие разговоры, смотрел, как кто себя ведёт. Был как наблюдатель, рядом, но не внутри. Иногда бывало, что хотелось с кем-то поговорить по-нормальному, без фасада, просто сказать: «Мне стрёмно. Я не знаю, что дальше». Но такие разговоры у нас не велись. Никто не спрашивал, как ты, и ты сам не лез с этим. Так и шло всё. Я уже не думал, что буду с кем-то близок, как раньше с Славой и Толиком. Не потому что не хотел. Просто понимал, каждый сам по себе. Все выбираются как могут. А если ты слишком мягкий - на тебе по дороге пройдут. И вот из-за этого я стал немного другим. Не потому что «жизнь научила» - нет. А потому что слишком часто видел, как всё бывает, и не хотел быть тем, кто вечно удивляется. Особо вариантов не было, учиться в школе дальше не видел смысла. Сдал как-то ГИА, и хватит. Мать только плечами пожала: «Лишь бы не шатался». Тогда я подал документы в колледж на «правоохранительную деятельность». Название звучало громко, почти солидно, в голове крутились образы - форма, жетон, порядок. Мне тогда казалось, что если уже и идти куда-то, то в такую сторону. Типа «служить» - это хоть что-то. На деле колледж оказался обычным. Обшарпанный трёхэтажный корпус, вечно сломанные замки в туалетах, полусонная охрана на входе. В группе, ребята такие же, как я. Половина просто не хотела идти в десятый, другая половина вообще не понимала, куда попала. Некоторые пришли с мечтой быть «ментовскими», но быстро поостыли. На первом курсе всё ещё было ощущение новизны. Преподаватели рассказывали байки из участков, учили составлять объяснительные и бланки заявлений. Пытались что-то втолковать про законы и уставы. Но преподаватели были в основном бывшие ППС-ы или те кто просто «шарит», с замученными лицами, сигаретным голосом и выражением «ничего не выйдет, но вы держитесь». Один из них как-то сказал на паре: «Те, кто думают, что станут операми, не парьтесь - вас ещё в ППС не возьмут». Тогда это вроде звучало как шутка, но чем дальше, тем больше она казалась правдой. Где-то через пару месяцев я познакомился с Лёхой. Он был старше на год, но из-за долгов по предметам остался на второй курс и попал в нашу группу. Спокойный, чуть сутулый, всегда с пакетом семечек. Не лез в разговоры, но когда говорил, его слушали. Сначала общались, мельком пересекались в курилке, шутили на парах. Потом как-то начали вместе возвращаться домой, у него тоже был путь через мою сторону города. С Лёхой можно было говорить обо всём, без понтов и на равных. Он уже многое прошёл, жил с бабкой, отца не знал, мать где-то в другом городе. Работал на почте, подрабатывал курьером. Он не строил из себя умного, но сечка у него была на уровне. Он объяснил мне, что с таким дипломом ты не станешь ментом. Максимум - охрана в «Пятёрочке» или дежурка где-нибудь на заводе. В
органы без армии и без связей - ни ногой. И даже если пойдёшь, дальше бумажной рутины не пролезешь. «Не для правды это, а для отчётов», — сказал он мне однажды. Иногда на парах я смотрел на остальных, кто спал, кто тупо пялился в телефон, кто зубрил УПК, надеясь на чудо. А мы с Лёхой сидели сзади и вели тихие разговоры - не про «будущее», а про то, как всё устроено сейчас. Говорили про то, кто как зарабатывает, кто кому кум, как работают районные участки, кто сидит, а кто крутится. Он многому меня научил. Не напрямую, а через разговоры. Я стал лучше видеть людей, кто говорит просто так, а кто с умыслом. Кто слабый, кто играет в сильного. И кто может сделать тебе подставу просто потому, что может. Мы часто возвращались домой вместе. Покупали по булке, пили дешёвый сок из пачки, сидели на остановке. Молчали. Или просто обсуждали, что будет дальше. Лёха говорил: «Важно просто не дать себя затоптать. И не вестись на сказки». У него была простая философия - видеть людей, понимать их, и держать дистанцию, если нужно. Практика в колледже оказалась фикцией. По документам мы проходили её в участковых пунктах. На деле, просто сидели, смотрели, как кто-то оформляет пьяного соседа или протокол по утере паспорта. Один раз был случай, девушка пришла писать заявление на парня, который её избил. А дежурный просто сказал: «Ну, примиряйтесь. Вам же жить вместе». Я тогда почувствовал, не моё это. И никакой романтики в форме нет. Только усталость, и равнодушие. К выпуску я уже не мечтал. Не потому, что боюсь или не потяну, а потому что это всё было не про справедливость. А про систему, где ты либо винтик, либо молчишь. Лёха ушёл работать на склад. Сказал: «Лучше я буду грузить ящики, чем бланки фальшивить». Я тогда устроился курьером. Надо было как-то жить, да и особо не тянуло больше никуда. Колледж остался в памяти странным местом. Не хорошим, не плохим. Просто точкой, где я повзрослел чуть быстрее, чем хотел. Понял, что форма не делает из тебя человека, а иногда, наоборот, делает из человек пустую оболочку.Солдатом поневоле: год в броне
После колледжа долго не тянул. Весна только началась, а повестка уже в ящике. Бумага простая, стандартная: явиться тогда-то, туда-то, я не удивился, всё равно после колледжа никуда не устроился, особо и не пытался. Работал курьером пару месяцев, потом подрабатывал у знакомого на складе, жил будто на паузе. Так что армия не то чтобы мешала, просто казалась неизбежной. Пришёл в военкомат - тесный коридор, запах старых папок и влажных курток. Такие места всегда одинаковые. Мужик на входе проверил документы, дал направление:
«Поднимайся на третий, медкомиссия», комиссия была как всегда: быстро, с дёрганьем, но с ощущением, что ты не человек, а цифра. В кабинеты загоняли пачками, раздевали до трусов, вокруг парни - кто молчит, кто шутит, кто с глазами, как у приговорённого. Терапевт - седой, усталый, даже не посмотрел в лицо, просто постучал по спине, послушал грудную клетку и ответил: «Сердце стучит - уже неплохо», -хмыкнул. Дальше окулист: «Буквы знаешь? Отлично, проходи». Хирург с холодными руками проверил спину, ноги, суставы, как механик смотрит старую "девятку". Самым странным был психиатр. Не потому что страшно, а потому что вёл себя так, будто всем уже давно поставил диагноз, просто протокол соблюдает. Спросил: «Родителей уважаете? Друзья есть? Кошмаров нет?» Я кивнул. Он кивнул в ответ и подписал. Где-то через час меня вызвали в кабинет с тремя офицерами и сказали: «Категория А -годен. Служить будешь». Я не спросил - где. Смысла не было, всё равно узнаешь потом. Сказали: «Жди повестку на отправку. Будет через пару недель, не дергайся». Вышел оттуда, на улице весна, солнце светит, пацаны возле ларька семечки щёлкают, а у меня в голове пусто. Не страх, не радость, просто ощущение, будто что-то уже началось, хотя ничего ещё не случилось. В день отправки всё было как будто из другой жизни. Проснулся рано, собрал рюкзак, без особого энтузиазма, но и без паники, мать молчала, только в уголке глаза блестели, соседка из подъезда махнула рукой: «Держись Саша». Добраться до военкомата было простo, автобус, потом электричка, там уже стояла группа таких же, как я, с разными взглядами, у кого-то горели надежды, у кого-то только пустота. Нас построили, проверили документы, выдали солдатские ремни, кепки и повязали платки. Поехали в часть, автобус гремел по дороге, в окнах мелькали деревья и поля, я пытался запомнить всё вокруг, вдруг потом будет нельзя. По приезду сразу ощутил запах смазки, металла и дыма. Грохот танков и гусениц, всё казалось огромным, жёстким и чужим. На плацу нас встретили офицеры. Высокие, с большими погонами, с суровыми взглядами. Один из них - капитан, кажется, прошёлся вдоль колонны, проверяя форму и лица. Его голос был громким и ровным: «Вы - теперь солдаты мотострелковых войск!». Первый день в части был словно другой мир. Построения, крики, бег по плацу, команды звучали как выстрелы - короткие, точные, без лишних слов. Я ещё не понимал, как в этом всем не потерять себя. В казарме запах пота и чистого белья, всё новое, чужое, металлическое. Я раскладывал вещи, смотрел на своих сослуживцев, таких же как я, но с разными историями в глазах. Началось всё с построения на плацу, нас вывели в ровные ряды, стояли молча, ждали команды. Офицеры ходили вдоль колонн, глазели на нас так, будто мы уже сотни раз провалили всё, что можно. Командиры начали объяснять, как должны выглядеть, как держать голову, руки, ноги, казалось бы, ничего сложного, просто стоять и слушать. Но нет, каждое движение под прицелом, ошибка - крик, неправильный шаг - наказание. Нас заставляли повторять одни и те же движения по много раз: шагом марш, смирно, налево, направо. Голова горела от напряжения, ноги болели от того, что пришлось стоять часами на холоде или под палящим солнцем. Сержанты не просто учили строевой - они выжимали из нас всё. Кто-то пытался шутить, чтобы расслабиться, но это быстро пресекали. Первые дни казались пыткой, одно построение сменялось другим. Даже когда казалось, что вот сейчас дадут передышку, объявляли ещё одну команду и снова начинали всё сначала. Особенно трудно было привыкнуть к командам, которые надо было слушать и выполнять моментально. Невнимательность и тебя могли вывести в сторону, поставить на колени, заставить бегать круги. Многие ребята тихо матерились про себя, кто-то молча сжимал зубы, кто-то просто смотрел в пустоту. Но все понимали, иначе никак. Вечером, когда наконец попадали в казарму, ноги были как ватные, а голос охрип от повторения команд. Спать хотелось сразу. Так и проходили все два месяца до присяги - строевая, построения, повторения команд без конца. Все мы втягивались в режим, учились слушать, не подводить друг друга и не показывать слабость. В день присяги нас собрали на плацу. Было холодно и сыро, но мы стояли ровно, каждый в своей форме, с автоматом в руках. Вокруг много людей, офицеры, обычные солдаты у которых лица без эмоций и строгие взгляды. Подходя к столу, где стоял офицер, каждый из нашей роты держал автомат крепко, но руки всё равно дрожали. Перед нами лежала книга, нужно было громко и чётко выкрикивать слова, чтобы было слышно далеко. Я смотрел в эту книгу, пытался не запутаться, не сбиться, голос дрожал, но не от страха, а от напряжения. Это был момент, когда ты перестаёшь быть просто солдатом, а становишься частью чего-то большого, хоть и непонятного. После присяги почти сразу начали готовить к первым стрельбам. Это было что-то новое и непривычное, хотя заранее нас и предупреждали: «будет тяжело», «нужно внимательно слушать», «никаких ошибок». Утром выдали автоматы и патроны, моё оружие было холодным и тяжёлым, казалось, что оно в четыре раза тяжелее, чем на тренировках без патронов. Пальцы, которые раньше лишь держали и крутили игрушечный пистолетик, теперь должны были нажимать на спусковой крючок и не дрогнуть. Сержанты, с суровыми лицами и голосами, отдавали команды чётко и без лишних слов. Они объяснили, как правильно держать оружие: тело должно быть устойчивым, руки крепко сцеплены, взгляд на мишень. Говорили про дыхание: выдохни, выровняйся, плавно нажимай. Когда подошло время стрелять, сердце билось, казалось, что оно хочет выскочить из груди. Впереди стояли мишени - силуэты, серые и безликие, как и всё вокруг, руки чуть дрожали. Первый выстрел вырвался с резким хлопком. Ощущение отдачи было неожиданным, словно кто-то дернул тебя назад за руку. Уши звенели от громкого звука, и первое, что я увидел, вспышку пыли возле мишени. Сначала не сразу понял, попал ли. Второй, третий выстрел, уже получалось лучше. Постепенно тело переставало трястись, внимание сосредотачивалось. Отсчёт выстрелов и звуки отдачи словно сливались в один ритм. Сержанты ходили рядом, подсказывали, иногда строго кричали: «Голова выше! Локти держи!» Но уже меньше, я заметил, что моё дыхание ровнеет, сердце бьётся тише, мысли становятся чётче. Патроны постепенно кончались, а с ними и страх. Некоторые ребята нервничали, кто-то стрелял быстро, теряя цель, я же старался делать всё спокойно, сосредоточенно, хотя внутри была смесь тревоги и странного возбуждения. После того, как стрельбы закончились, мы подходили к мишеням смотреть результаты. Мои попадания были разбросаны, но несколько пуль легли близко к центру. 
Это не было идеалом, но для первого раза неплохо. Когда возвращался в казарму, руки ещё долго не хотели слушаться, и запах пороха не выветривался с кожи. В голове крутились мысли: «Может, не всё так плохо. Значит, могу научиться». Так и проходила моя служба в армии. Не сразу, но втягивался, первое время всё казалось чужим и казарма, и люди, и этот странный порядок, где всё по уставу, но при этом с нюансами, которые нигде не прописаны. Потихоньку знакомился с сослуживцами. Сначала по койкам, кто рядом спит, с тем и болтаешь пару слов. Потом по нарядам, по занятиям, по тем бессмысленным минутам, когда ждёшь чего-то непонятного под дождём или на морозе. Каждый был по-своему странный, но в целом нормальные ребята, некоторые, молча считали дни, кто-то пытался быть важным, вечно выслуживаясь перед старшими. Были и такие, кто просто старался держаться в стороне, как я вначале. Наряды были обычной рутиной, то на КПП, то на кухне, то в туалетах, мыли, чистили, таскали воду, дрова, картошку. Иногда казалось, что вся армия построена на том, чтобы носить что-то из точки А в точку Б без смысла. Иногда приходилось и получать от "дедов". Без особой причины, просто потому что "так надо", "так всегда было", "сам же новенький". Не били жестоко, не калечили, скорее, чтоб запомнилось. Один раз в туалете, за то, что не так посмотрел, другой в сушилке, когда что-то не то ответил старшему. Это не было прямо унижением, скорее - ритуал. Сломать, проверить, вытерпишь ли и если не показал злости, не побежал жаловаться - значит, свой. Потом с тобой уже здороваются, зовут на перекур, делятся едой. Я быстро понял, что язык в армии - не слова, а поведение. Как стоишь, как смотришь, как молчишь и это всё замечали. Год шёл быстро, но по-своему. Режим вбивал привычку, вставать в одно и то же время, стирать подшивку, начищать берцы, ждать команду. Иногда снились дома, иногда пустырь за гаражами, иногда лицо того парня из лета, в крови. Но просыпался и снова зарядка, сапоги, форма, устав. Тут было своё кино, без титров, без музыки, но со своим сценарием.Добровольно в пекло: Сирия - за линией тени
Дембельнулся я весной. Было странно, вроде свобода, а будто не в себе. Жизнь шла, но как-то мимо, просыпаешься без будильника, а всё равно не знаешь, что делать. Мать вечно на работе, дома тишина, за окном серый район, знакомый до последнего бордюра. В голове одна мысль: «А дальше-то что?». Курьером обратно? На склад? Где-то в глубине понимал: если сейчас не сдвинусь, утону. Пропаду так же, как Толик когда-то. Он тоже хотел срубить денег, а теперь шляется, глаза пустые. Раз в неделю вижу его у ларька, просит закурить, хотя раньше сам пачками раздавал. На одной встрече с пацанами из части, мы тогда собирались попить, вспомнить. Один из них, Костя, служили вместе в одной роте, так и сказал:
После этого разговор долго не выветривался из головы. Сначала отмахивался. Потом читал - кто что пишет, кто ноет, кто, наоборот, хвастается, но одно было ясно, легко не будет, но и выбора другого особо нет. Через неделю списался с Костей, он дал контакт мужика. Тот говорил спокойно, уверенно:
Я подумал: если уж и вписываться, то сейчас. Потом будет поздно, возможно буду жалеть, что не рванул, пока был азарт, подписал. Прошёл отбор, проверка физо, медкомиссия, немного теории, карты, формы. Всё сухо и чётко. Никто не говорил «герой», никто не обещал медалей, только цифры, сроки, инструкции. А потом - самолёт. Шум, ремни, запах перегара и пота в салоне. И внутри ощущение, как будто летишь не просто в другую страну, а в точку невозврата, где обратно будешь другим. Если вообще будешь. Прилетели, жара. Не просто тепло, а будто в печку залез. Воздух как будто кирпичом по груди, всё вокруг пыльное, цвета выжженной глины. Никаких тебе красивых баз с кондиционерами, как на плакатах. Простая взлётка, ангары, ржавая техника, лица людей с пустыми глазами. Никто не встречает с цветами, никто не говорит "добро пожаловать". Подписал контракт на два года. Должны выплатить в районе - четыреста тысяч деревянных. По тем временам нормальные деньги, не богатство, но точно лучше, чем сортировать коробки за пятнашку в Петербурге. Только никто не сказал вслух, что именно придётся делать за эти деньги. Всё это "стоять на постах" оказалось бредом для наивных. Через неделю уже ехали на какой-то опорник в пустыне, руины, песок, пыль. Ни нормального укрытия, ни тыла. Просто кирпичи, мешки с песком и старые ящики из-под снарядов. Днём - духота, ночью - холод до костей. Спали в броне, автомат всегда под рукой. Первый бой случился ночью, в лагере сидели тихо, кто чистил оружие, кто ел сухпай, кто просто смотрел в пустоту. Вдруг,"БАХ". Один, второй, мы даже не успели понять, что это по нам, работает миномёт, видно плохо пристрелянный был, но шуму наделал. Командир скомандовал рассредоточиться, потом автоматные очереди, слышно лишь глухие щелчки, крики по рации, кто-то упал, кто-то матерится, кто-то молится. Мы отбились, считай, повезло. Их было немного, просто прощупывали, а у нас адреналин, злость и растерянность. После этого спокойная обстановка ушла назад, парни начали меняться на глазах. Тот, кто шутил больше всех, начал заикаться, тихий парень из Уфы наоборот, стал каменным, спокойным, как будто родился в этих пыльных развалинах. Мы знали: каждую ночь может что-то прилететь. Привыкли спать в берцах, броне, с автоматом под головой, привыкли есть всухомятку, привыкли видеть смерть. Не массово - по одному. Сегодня осколок, завтра подрыв, потом снайпер. Самое плохое, после первых боёв начинал понимать: ты не герой, ты просто не сдох. И каждый день это не подвиг, а тупо везение. Один шаг влево и тебя уже выносят в чёрном мешке или, что хуже, не выносят, а просто оставляют, потому что нельзя рисковать всем из-за одного. Был случай. Парень с соседней группы - Антоха, молодой, весёлый. Всегда с собой в рюкзаке носил фото своей девахи. Однажды пошёл за водой к колодцу, обычная задача, даже близко не боевая. Минус нога, фугас, он даже не закричал. Просто упал, держась за обрубок, смотрел вперёд, мы его оттянули, эвакуация, как могли. С неоднозначной улыбкой говорю с парнями: «Выжил». Но не уверен, что он сам рад. Командиры уже не пытались врать, говорили прямо:
Мы начинали понимать, что «контракт», это просто красивое слово для мясорубки. Только у нас не было формы мясника, мы были в роли мяса. Прошёл один месяц, потом второй. Время там это не дни, а цифры. Кто сколько тянет, кто сколько осталось. Кто-то вычёркивал дни в блокноте, кто-то просто забивал и говорил: «Не загадывай. Лучше не знать». Я тоже стал другим, молчаливее, моментам дёрганный, делал все на реакции при опасности. Учился стрелять на звук, не дожидаясь визуального контакта. Узнал как пахнет кровь, если жарко и как пахнет человек, который умирает в песке. Там, в той пыли, под свист пуль, я понял, домой вернутся не все. А те, кто вернутся, не будут прежними. Однажды пошли прочёсывать посёлок. Заброшенные дома, глиняные стены, всё тихо, мёртво. Пыль в воздухе висит, как туман. По рации - "разделиться, прочесать по секторам". Нас было четверо. Двое ушли влево, я с Даней направо. Даня шёл впереди, я прикрывал. За углом тупик, двор без выхода. Стены с выбоинами, следы копоти, обычный дом, как сотни других. Даня кивнул: «Смотри слева, я в хату». Я обошёл, держу ствол на уровне груди, пальцы потеют под перчаткой, всё спокойно. Повернул за дом, и тут как вспышка, крик, шорох и из-за двери вылетает мужик. Борода, грязная одежда, глаза бешеные, в руке нож. Ни предупреждения, ни слов, просто прыжок. Животное, ударил бы и всё, я видел это в его лице. В тот момент не думал, тут 2 варианта, я или он. Поднял автомат, выстрелил, раз, два, три, он упал, медленно, как будто тень рассыпалась. Упал на бок, нож выскользнул из руки, а пальцы всё ещё сжаты, глаза открыты, тело выгнулось, как будто хотел сказать что-то. Глаза медленно закрывались, как будто хотел заснуть. Я стоял над ним, тяжело дыша, в ушах звенело. Не из жалости, не из страха. Просто осознал, что только что убил человека. Не снайперской дистанцией, не по рации, в лицо, прямо. И вот он лежит, а я смотрю и понимаю: «Мне мало». Я не чувствую, что этого достаточно. Не знаю, то ли от злости, то ли от страха, что он может дёрнуться. Снял с предохранителя, перезарядил и всадил остаток рожка ему в лицо. Лицо расплылось, как грязь, теперь он точно не встанет. Я смотрел на это и чувствовал пустоту. В голове просто вакуум, как будто внутри что-то вырвали и забыли вставить обратно. Даня подбежал через минуту, увидел, что осталось, и только кивнул. Никаких "ты переборщил", никаких "зачем добил". Мы оба знали, тут так, либо ты чистишь путь, либо лежишь в нём. Время тут шло не так, как дома. Там по часам, по дням, по погоде, а здесь по трупам. По лицам, которых больше нет. Вчера ты делил с кем-то банку тушёнки, пил воду из одного котелка, а сегодня уже смотришь, как его тело лежит посреди дороги. Без крика, без движения, без лишнего смысла. Только лицо серое, как бетон и пустые глаза. Такие, в которые больше не возвращаются. Я потерял счёт времени. Всё смешалось, ночные подъёмы, тревоги, стрельба, жара, прокисший воздух в броне, команды по рации, пальцы, затёртые до крови. Мы с пацанами давно не обсуждали, кто сколько получил. Не потому что не интересно, просто некому стало это обсуждать. Один подорвался на растяжке, другого снайпер снял, третий просто не проснулся, выгорел изнутри, молча сел у стены и больше не встал. Всё, что ты считал «нормальным», там, дома здесь уже не имело веса. Здесь весил только боезапас и скорость реакции. Всё остальное - фон. Иногда ловил себя на том, что просто зависаю мыслями. Глаза смотрят, тело на месте, автомат в руках, а мозг где-то далеко. Словно отваливаюсь от реальности, бывало захожу в дом, а внутри пусто. И вдруг картинка дрожит, как в старом телевизоре. Сердце бьётся резко, пот на висках, пальцы цепенеют. Не знаю, то ли перегрев, то ли контузия, то ли просто психика трещит. Один раз думал, что голос слышу за спиной, обернулся - пустота. Только песок и ветка, качающаяся, как маятник. Я не жаловался, тут это не принято. Ты молчишь значит, держишься, заговорил, всё, считай списан. Увезут, уколят, и назад не вернёшься. Но я очень ждал. Каждый день, каждый выезд, каждую зачистку я надеялся, что вот скоро - всё. Закончу, домой. К чёртовой мирной жизни, к людям, у которых всё ещё есть планы на завтра. Плевать на деньги. Хоть они и нужны, но мне было важнее просто выйти отсюда живым. С руками, с ногами, с глазами, способными смотреть без дрожи. С сердцем, которое всё ещё бьётся, а не трещит, как старый подшипник. Я больше не считал себя тем, кто уехал из дома. Тот парень остался где-то в руинах, между взрывами и командами: «Чисто, продолжаем». Возвращение чужим: адаптация под реалии
С облегчением я закончил, ту чертову бумажку из-за которой попал сюда. Даже не радовался, просто выдохнул. Как будто скинул с плеч бетонную плиту, которая годами давила между лопаток. Всё, отстрелялся, вернулся, целый, почти. Психика, конечно, пошатнулась. Не с катушек, но временами тянет куда-то не туда. Не сказать, что совсем поехал, просто стал… Другим. Иногда среди людей чувствую, будто стою на краю. Все улыбаются, спорят о ценах, о погоне за скидками, а у меня в голове тишина, сжатый кулак и воспоминания, от которых хочется пить или глотать таблетки. Так и делаю иногда пичкаю себя
успокоительными. Не каждый день, но бывают моменты, когда без них совсем не вывожу, голова гудит, руки дрожат, таблетка сглаживает углы. Помогает, но как повезёт. «Боевые» пришли на карту, около четырёхсот двадцати тысяч. Не то чтобы мечта, но и не ноль. Часть денег сразу снял. Долго не думал, съехал от родных. Всё, хватит, не хочу, чтобы мать смотрела на меня с глазами, в которых и страх, и жалость. У неё вон руки и так в масле всю жизнь, пусть хоть глаза не болят. Снял хату на окраине Питера, однушка, пустая, облезлая, с протекающим краном и полом, где скрипит каждое второе движение. Зато, тишина. Никто не спрашивает, что ел, куда пошёл, почему не спишь. Я мог просто сидеть на полу и курить в окно. Иногда по ночам не спал, просто смотрел на улицу, там ездят машины, где не стреляют, там люди идут в магазины, а не по минному полю. Работу выбирать не стал. Знал, с моим послужным, с этим опытом и взглядом, как у пса после приюта, особо не разбежишься. Подался в ППС-ы, не романтика, не престиж. Но хоть что-то. Погоны, форма, распорядок, мне это знакомо. Пусть платят немного, зато не надо прикидываться, будто я офисный планктон. Пусть улица, пусть холод и дежурства до полуночи, зато свои правила, знаешь, где опасно, а где просто громко. Тут всё честнее, чем в той пыли. Может, и получится что-то. Не сразу, не сейчас, но... с чего-то надо начинать. Первый день в ППС был без сюрпризов. Старший сержант с лицом, как из дешёвого советского учебника, смотрит сквозь тебя, голосом с похмельем выдает инструкции: «Форма. Документы. Подпись тут и тут. Ключ от раздевалки спросишь у Котова, он вечно в каптерке шляется». Парни кто с техникума, кто после армии, кто с опытом. Некоторые сразу прищурились, когда узнали от некоторых, о моих «заслугах». Кто-то промолчал, кто-то шепнул другому. Но особой романтики никто не испытывал, тут таких хватает. Лишних разговоров не вёл, глаза в землю не прятал, но и не с кем-то сближаться не рвался, просто встал в строй. Первый выезд - семейный скандал в хрущёвке. Мать орёт, дочка плачет, отчим разбил телевизор и лежит на ковре пьяный в сопли. Коллега толкает меня локтем:Я молча смотрю на комнату. Обои в цветочек, запах перегара, старый кот с отгрызенным ухом. После всего, что я видел, это не фронт. Это клоунада. Но я не говорю. Просто фиксирую, оформляю, слушаю, когда надо. Когда не надо, молчу. Потом был бомж, уснувший на скамейке. Потом подростки, курящие за школой. Потом бабка, вызвавшая нас, потому что «подъезд у нас как свинарник, и вон тот паренёк мне подозрительно улыбнулся. Смешно? Наверное, но внутри - пусто. После тех ночей под огнём, после мешков с телами и сухих команд, это всё казалось каким-то... глупым. Пластмассовым. Но вот однажды был случай. Выезд по вызову - драка в закусочной. Мы приехали, всё как всегда пьяные рожи, жир на полу, визжащая кассирша. А один из буянов вдруг как прыгнет на меня с ножом кухонным, тупым, но с размаху. Я откинулся в сторону, перехватил руку, заломал так, что хрустнуло. Уложил его лицом в пол, прижал коленом. Всё было на автомате. Чётко, как учили. Без суеты. Но внутри, будто что-то щёлкнуло. Он заорал: «Ты чё творишь, урод!». И вот тогда я резко поднял его и дёрнул в сторону за холодильник, туда, где камеры не видят. Прижал к стене, вжал лбом в плитку, а потом ударил кулаком в бок. Один раз, второй. Он завыл, начал что-то бормотать, но мне было уже всё равно. Я бил, в корпус, по рёбрам, по почкам. Сдержанно, но с яростью, которая копилась слишком долго. В голове был не этот пьяный клоун. Не закусочная. А та пыльная комната. Тот с ножом. Те глаза. Я бил его, а передо мной снова стоял тот талиб. И я снова чувствовал, как пальцы сжимаются до белых костяшек. И мне снова было надо, чтобы он замолчал. Чтобы не встал. Чтобы понял, что
не со мной такие номера. Напарник заглянул за угол:Я остановился. Дыхание тяжёлое, ладони в поту, глаза стеклянные. Стоял, как на грани. Потом выдохнул, выпрямился.
Тот на полу стонал, не герой уже. Обычный трусливый алкаш, которому не стоило махать ножом. Мы его забрали, оформили как положено. Без лишнего. Но я понял, я не оттуда вернулся до конца. Во мне всё ещё сидит тот песчаный гнев. Но потом, когда уже всё оформлено, и мы едем обратно в машине, меня накрыло. Не сразу. А будто изнутри вскрыли. Дышать стало трудно, голова загудела, в ушах та же пыль, та же руина. Вспышка, Сирия. Тот с ножом, его глаза. Я вспоминаю - как тогда стрелял, как добивал. Я сжал руль, будто хотел выломать. Напарник что-то говорил - не слышал. Просто смотрел вперёд. И снова - пустота. Скоро отпустило. Минут через двадцать. Глубокий вдох, два глотка воды из бутылки, таблетка из нагрудного кармана. Всё, в норме с виду. С тех пор стал немного аккуратнее с собой. Не потому что слабею, а потому что знаю: прошлое всегда где-то рядом. Оно как мина - может взорваться, когда забудешь, где закопал. Но я держусь, работаю, привыкаю. Эта форма, эти выезды, эта бытовуха - может, это и есть моя реабилитация. Мир теперь кажется слишком шумным, слишком ярким. Но я в нём. И это уже немало. Проходили годы. Не сказать, что пролетели, больше как тянулись, вязко, с однообразием, как холодные дежурства зимой, когда пальцы не разгибаются, а глаза режет от фонарей. Я работал. Делал всё, как положено, не умничал, не лез, куда не звали. Сначала был просто ещё один в строю, потом - «тот, кто держит напарника». Поднабрался авторитета, за пару лет - грамоты, потом одна-две медали. Ничего громкого, так, "За отличие", "За службу". В управлении кивали, мол, «молодец». Только внутри это не грело. Каждую смену одинаково, выезд, бумаги, протокол. Пьяные, истеричные, бытовуха. Люди не менялись, только лица другие, а ситуации, одни и те же. А я всё больше ловил себя на мысли, что скучаю. Не по грязи, не по пулям. По ощущению. По тому, когда от твоих действий зависело что-то реальное. Когда глаза были острые, сердце било в темп, когда ты не просто заполнял бланк, а жил. Понял, что гнию. Молча, уверенно и если сейчас не дернусь, сгнию окончательно. Пошёл учиться на высшее, не потому что хочу стать юристом, а потому что знал, без диплома дальше не пролезешь. Сидел на заочном, работать ведь тоже нужно, моментами приходил на сессии окружённый вчерашними школьниками и ушлыми девчонками в дорогих кофтах. Не потому что интересно, а потому что надо. Учился, работал, не жаловался. Но внутри всё сильнее зудело. Не хватало настоящего напряжения, адреналина. Тогда и пришла мысль: а что, если дальше?
Обратно в строй: повседневная рутина в отряде
Учёбу на заочке дожал, как и планировал. Не потому что горел желанием стать юристом или метил в кабинет начальника. Просто знал: без этой бумажки дальше - никуда. Закончил спокойно, без фанфар, с пониманием, это нужно не ради знаний, а как пропуск в двери, которые иначе не откроются. Работа в МВД тянулась однообразно. Годы шли, напарники менялись, выезды были как под копирку, пьяные, семейные, бытовуха. Всё больше ловил себя на мысли, что гнию. Не физически, не сразу, а где-то в глубине. Медленно, будто кислорода меньше стало. Каждый день был похож на вчера, и если бы кто-то показал мне видео моей смены пятилетней давности, я бы не сразу понял, что это не сегодня. Решился, подал рапорт. Ушел молча, как и должно быть. Те, кто понимал, кивнули. Остальные даже не спросили. Ушел - как в ночь, без оглядки. Первые недели после увольнения были странные. Будто проснулся, а вокруг тишина. Без формы, без распорядка, без тревожного зуда в рации. Просто ты, хата, и город, который будто стал чужим. Сидел, курил у окна, вспоминал, сколько раз сам хотел этой тишины, а теперь невыносимо. Телефон молчит, никто не зовёт, не требует, не орёт. Только тишина, и в ней пустота. Начал присматриваться, узнавать, кто где и как. Не с желанием вернуться в старое, а с внутренним зудом: надо что-то делать, иначе потону. Прозванивал старых знакомых, перебирал контакты, шевелил всё, что мог. Хотел понять: где ещё можно быть нужным. Не формально, не для галочки, а по-настоящему. Так на
связь и вышел один из моих бывших, с кем в Сирии вместе тянули. Надёжный, проверенный, не болтун, написал коротко:Я смотрел на экран, на это короткое сообщение, и внутри будто что-то щёлкнуло. Не эйфория, не азарт. Просто понял, вот он, шанс. Не просто вернуться в строй, а вернуть себе себя. Того, кто не по расписанию живёт, а по внутреннему импульсу. Кто не понурыми глазами оформляет пьяниц, а делает что-то реальное. Я ответил:
На следующий день уже заполнял анкету. Бумаги, копии, фото, всё на автомате. Как будто не делал перерыв, не выпадал. Наоборот, будто к этому и шёл. Сейчас уже жду вызова на отбор. Каждый день с утра, бег, пресс, отжим, восстановление навыков. Стрельбу обновляю, форму подтягиваю. Сердце снова начинает биться по-другому. Точнее, чётче. Словно организм вспомнил, для чего вообще был создан. К отбору я готовился серьёзно. Бег, физо, пресс, отжимания, разные нагрузки, нормативы сдал, не на отлично, но я не жалуюсь. Где-то подтянул, где-то вытащил на воле. Психологический тест дался труднее. Не потому что не знал, что говорить, наоборот, слишком хорошо знал. Но многое пришлось припрятать. Где-то соврал, где-то прикинулся. Изобразил «нормального», «как все». Не потому что хотел казаться лучше. Просто понимал, не все готовы слышать правду. Особенно если эта правда - про войну, про внутренние тени, про то, как иногда хочется молчать неделями. Вроде прокатило, позвали на следующую стадию. После собеседований и всех бумаг приехал на базу. Обычный день, обычная погода, только внутри что-то зудело - будто снова вступаю в игру, где ставки не шуточные. На месте ребята, много, разные, кто-то уже с опытом, кто-то моложе, только с гражданки. Знакомились быстро, каждый немного рассказывал о себе, не как на собеседовании по настоящему. Чувствовалось: у всех внутри своя причина быть здесь. Кто-то пришёл, потому что не вынес пустоты после гражданки, кто-то потому что не смог в офисе, а кто-то потому что жить иначе просто не умеет. Тренировки шли по плану. Стандарт: физо, отработка, тактика, стрельба, борьба, всё как надо. Никакого сюсю, никакого снисхождения. Устал - отдохни в строю. Не тянешь -домой. Всё честно. Иногда дежурили на усилениях. Подъёмы по тревоге, облавы, сопровождения. Были выезды, не частые, но запоминающиеся. Где надо было не разговаривать, а ломать дверь, крутить пачку людей, класть их на пол, работать чётко и быстро. Там не думаешь. Там всё на автомате. Ноги, руки, голос, как отточенные инструменты. И мне это нравилось. Не потому что «экшен» - нет. А потому что всё снова стало настоящим. Риск, напряжение, ответственность. Там, где за ошибку платят не выговором, а кровью. Командировки были разные, по всей стране. Углы, в которые обычные люди не заглядывают. Где чужие быстро становятся родными, потому что ты с ними бок о бок. Где снег по колено, или пыль, как мука, заходит под броню. Где ночуешь в казармах, спортзалах, иногда в автобусе, и всё равно чувствуешь ты на своём месте. Служба шла. Режим втянул окончательно выезды, тренировки, командировки. Уже не рвался вперёд, не выпендривался. Просто делал своё дело. Спокойно, точно, без суеты. С каждым месяцем понимал: я уже не тот, кто пришёл с горящими глазами. Меньше слов, меньше эмоций - больше опыта. Становился, как сталь: не яркой, но закалённой. Одна история всё изменила. Обычный вечер, обычное задание. По наводке должны были брать «упырей», оружие, сбыт. Заброшка на краю района, ждём в бусе, всё по классике. План - поджать аккуратно, быстро, без шума. Но что-то пошло не по плану. Как только подъехали, они сразу врассыпную. Кто-то заранее что-то почуял, или просто инстинкт сработал. Я, не думая, выпрыгиваю и за одним в догонку. Бежим по разбитой промзоне, бетон, кусты, в лицо холодный ветер. Метров триста, не меньше. Он петляет, оглядывается. Вижу, как лезет в карман. Резкое движение - что-то достаёт. Мозг не спрашивал. В голове одно: «оружие». И я открываю огонь, несколько выстрелов, в корпус, мужик падает. Подхожу - жив, кричит, орёт. В руках не пистолет, мобильник, обычный, дешёвый, с треснувшим экраном. Я стою, смотрю. Понимаю, что всё. Не потому что кого-то убил, он выжил. Не потому что нарушил устав, официально всё можно будет закрыть под «угрозу жизни». А потому что в голове я не был здесь. Я был там - в Сирии. На зачистке. Где если полез в карман, значит конец. Где ждать долю секунды, это уже труп. А здесь, промзона, Питер. История не ушла в огласку, всё замяли. Оформили, как надо, командир позвал, без крика, без нажима, просто сказал:
Я не спорил, всё уже понял сам. Так я и оказался в Нижегородской области. Собрал форму, сдал пропуск, сел в поезд, ехал и молчал. Внутри гудело не от страха, а от осознания: ты сам себе опасность, если не держишь голову в узде.
Жизнь на паузе: начало новой истории в другом месте
Сейчас всё вроде бы нормально. Не скажу, что жизнь сложилась как-то особенно удачно, но и плохо тоже не стало. Работаю, как и раньше просто в другом месте, с другими людьми. Суть не изменилась. Всё тот же распорядок: дежурства, тренировки, выезды, работа на улицах. Утром подъем, потом база, потом кто куда, у кого задачи, у кого тренировка, у кого документы. Всё знакомое, всё привычное. С переездом не стало легче или тяжелее - стало по-другому. Тут коллектив спокойнее, без лишнего шума. Никто не лезет, если ты сам не хочешь общаться. И я особо не рвусь. Делаю свою работу, на учениях не тянусь в первые ряды, но и не отстаю. Просто держу уровень. Есть напарники, с кем сработались. Мы друг друга понимаем с полуслова, этого хватает. На службе, как и всегда, много бытовухи: то с кем-то разборки, то на усиление, то задержание. Иногда что-то серьёзное проскакивает, но в целом, рутина. Такая, к которой уже привык, которая даже не вызывает эмоций. Просто делаешь, как умеешь. По деньгам - не жалуюсь. На жизнь хватает, на аренду, на еду. Иногда могу себе что-то позволить, съездить куда-то на выходные, если дают отпуск. Скопилось чуть-чуть, но ничего серьёзного, без цели, просто на чёрный день. Не коплю на дом или машину, потому что не знаю, где окажусь через год. Оглядываясь назад, понимаю, было по-всякому. Где-то сам виноват, где-то жизнь повернула. Были ошибки, но и были моменты, когда чувствовал: вот оно, настоящее. Сейчас таких моментов почти нет, но я и не жду от жизни сюрпризов. Просто иду дальше. Можно сказать - живу на паузе. Не вверх, не вниз. Просто по прямой. Иногда думаю: может, это только промежуток, может, впереди будет ещё один шанс, ещё одна цель. А может, это уже и есть мой путь. Не яркий, не геройский, но честный. Работать, делать своё, держать себя в форме и просто быть на месте, где я нужен.
Последнее редактирование:
