- Сообщения
- 334
- Реакции
- 521
Глава 1: Детство в огне
Грозного. Дом был обшарпанный, но стоял крепко. В нём пахло пылью, горячим хлебом и машинным маслом — отец, Фролов, работал механиком в автобусном депо, мать, Татьяна, подрабатывала санитаркой, убирала кровь и блевотину в приёмном покое. Евгений был вторым из четырёх детей. Семья жила скромно, но сдержанно счастливо. Вечерами вся улица собиралась у подъездов — мужчины пили чай, женщины резали арбузы и смотрели за детьми. Старая бабка Зара пела байки про кровную месть, а сосед Али — в прошлом учитель литературы — с дрожащим голосом читал Ахматову и стихи Клычкова, стараясь не слишком громко. Но над городом уже сгущались тени. В 1991 году исчез свет — и в буквальном, и в переносном смысле. Грозный погрузился в хаос. Люди разучились верить телевизору, а позже — и друг другу. На улицах всё чаще видели мужчин с автоматами. Крики ссор сменились выстрелами. Сначала в воздух. Потом в людей.Когда началась Первая чеченская война в 1994 году, Жене было 14. Он уже умел водить машину, знал, как прятать нож, и однажды поймал крысу голыми руками, чтобы впечатлить младших братьев. Но война всё равно обрушилась на него, как лава. Однажды днём они с матерью пошли за хлебом. Магазин находился в четырёх кварталах от дома. Возвращаясь, они шли по пустынной улице — и в какой-то момент небо раскололось. Самолётный удар пришёлся на соседний квартал. Взрывной волной их сбросило в канаву. Матери порвало барабанную перепонку. У Жени от страха остановилось дыхание. Они сидели в грязи и крови, пока небо не стихло. После этого он больше не ходил в магазин. Сестру, Айшат, он потерял зимой. В квартире не было отопления, и у неё началась пневмония. Лекарств не было, а дороги к больнице были перекрыты танками и баррикадами. Он держал её руку, пока она бредила о сахаре, которого не ела три месяца. Умерла на пятый день. Потом пришли соседи и закопали её за гаражами, без могильной таблички. Земля была мёрзлая, и лопаты не справлялись — копали ножами и сапёрной лопаткой. С тех пор Евгений замолчал. Он не говорил, если с ним не говорили. Он перестал смотреть в глаза. Стал часто уходить на чердак. Там, под скрипучими балками, он читал старые тетради, которые мать принесла из больницы, — обрывки медицинских записей и чужих дневников. Он выдёргивал страницы, жёг их по одной. Так он учился не чувствовать. Когда ему исполнилось 15, он впервые взял в руки автомат. Его старший двоюродный брат, Хамзат, уже воевал. Пришёл с фронта — весь в пыли, грязный, но смеющийся. Протянул АКСУ:
— Тебе всё равно терять нечего, брат.
Он не ответил. Просто взял. Через два месяца он впервые выстрелил. На блокпосту. Он даже не понял, как автомат оказался у него на плече. Всё случилось слишком быстро — и одновременно будто в замедленной съёмке. Пьяный солдат стоял, пошатываясь, с красным лицом и потной шеей. От него несло перегаром и чем-то острым, агрессивным. Женщина — старая, с потрескавшимися губами — просто попросила воды. Один глоток. За это получила удар по лицу. Глухой хлопок ладони, приглушённый тканью рукава. Она рухнула к стене, не закричала, просто зажала щёку рукой. В её глазах не было ни гнева, ни страха — только бессильное унижение. И тогда Женя — сорвался. Будто что-то внутри оборвалось, треснуло, исчезло. Никакой команды. Никакого плана. Только короткое движение — вскинул автомат, прицелился. Выстрел. Раз — и всё. Тело солдата дёрнулось, покачнулось, осело. Грудь — чёрная точка, потом пятно. Повалился, как мешок. Без слов, без крика. Просто исчез с этого мира. Руки всё ещё крепко сжимали оружие. Мышцы напряжены, дыхание частое, как после бега. Он не чувствовал облегчения. Не чувствовал триумфа. Только глухую, липкую тяжесть внутри. Как будто шагнул в грязь — не по колено, а с головой. Как будто весь мир стал серым, тусклым, далёким. Это не был подвиг. Это не была месть. Это была — реакция. Рефлекс. Что-то древнее, животное, обострённое до предела. Он не мог бы объяснить, почему именно в этот момент решил стрелять. Просто не вынес. Просто не смог пройти мимо. А теперь — стоял, как вкопанный, среди пыли и тишины. И пытался дышать. Мыслей было мало, но среди них настойчиво всплывала одна: "Это изменит меня. Навсегда." Он не знал, как жить с этим дальше. Не знал, был ли прав. Но в тот миг, когда кулак коснулся лица беззащитной женщины — всё остальное потеряло смысл. Он стал взрослым в тот момент, когда понял, что "страх" и "гнев" — это одна и та же монета. Просто разная сторона.
Глава 2: Поворот судьбы
Война закончилась. Но в Грозном это было похоже не на мир, а на усталую паузу. Как
будто кто-то нажал «стоп» на старой кассете, от которой всё равно идёт фоновый шум. Евгению было 19. Его руки дрожали только от холода, не от страха. Он знал, как передвигается человек, когда хочет убить. Он умел отличать звук сухого затвора от глухого щелчка предохранителя. Он видел смерть чаще, чем рассвет.Семья почти распалась. Отец пропал без вести в 1996-м — возможно, убит, возможно, где-то гниёт в безымянной братской яме. Мать превратилась в тень — молчаливая, с запавшими глазами, сидела у окна сутками, будто ждала, что всё вернётся. Но ничего не возвращалось. После войны Грозный стал зоной без времени. Работы не было, еды едва хватало. Молодые парни держались за автоматы, будто это всё, что у них осталось от их имени. Кто-то ушёл в религию, кто-то в наркотики, кто-то — в криминал. Женя не выбирал. Он просто плыл по течению. Без будущего, без иллюзий. Он жил на обочине. Иногда его нанимали как «провожатого» — провести груз, проследить за человеком, отнести что-то кому-то. Один раз его попросили «убедить» дядю, который приставал к детям. Он не спрашивал подробностей. Он просто пришёл. И сделал. Без жалости. Без отвращения. Только с холодным, механическим вниманием. Это было не ярость. Это было — порядок. Как будто он расставил вещи на свои места. Этот случай стал поворотным. Не потому что он убил. Потому что после этого не пришли кошмары. Наоборот — он впервые за долгое время заснул без снов. В его голове стало тихо. И это напугало.
Случайный путь на Запад
В 2001 году он уехал. Не бежал — просто поехал. Взял старый «УАЗик», скрылся за границей республики и начал путь, полный остановок, тишины и чужих лиц. Краснодар, Воронеж, Курск — он нигде не задерживался дольше пары недель. Не искал ничего. Просто ехал. Он добрался до Калининграда случайно. Город казался чужим, оторванным от остальной России — как будто он никогда не принадлежал ей. Хмурый, серый, будто покрытый тонким слоем забвения. Его это устраивало. Здесь можно было быть никем. Он работал на стройке. Жил в вагончике. Не разговаривал больше пары слов в день. Один раз спас напарника, на которого обрушилась бетонная плита — вытащил голыми руками. Тот пытался потом подружиться, позвать в баню, но Евгений не ответил. Он не понимал таких предложений.
Знакомство с Савелом
Савел появился так же тихо, как и всё остальное в жизни Жени. Его привёл один из бригадиров, к которому Женя проявил незаурядную стойкость в конфликте с цыганами-кредиторами. Савел сразу почувствовал в нём не просто силу — в нём не было эмоций. Совсем. Ни страха, ни бравады. Только тишина.
— Ты давно молчишь? — спросил Савел.
— Сколько нужно.
Савел хмыкнул. Тогда он сказал:
— Будет одно дело. Очень простое. У тебя руки прямые, глаза не бегают. Попробуешь? С того момента всё изменилось. Он вошёл в другую тень. Более густую. Более глубокую. Не такую как на Кавказе — не откровенно кровавую, а бесшумную, хорошо организованную. Здесь не стреляли на каждом шагу. Здесь исчезали. Молча. Без следов. Первое задание Савела не оставило следа на совести Евгения. Но что удивило его самого — оно оставило след уважения. Он впервые почувствовал, что кому-то нужен. Что он не мусор, выброшенный из прошлого. А деталь. Механизм. Не ради денег. Не ради мести. Просто потому что умел. Он не искал смысла. Он стал инструментом. И это дало ему новую форму.
Глава 3: Савел. Второе убийство
После ряда серьёзных разборок и скандалов на региональном уровне, Савел принял
решение: Калининград для них больше не безопасен. Его группировка, до того контролировавшая несколько логистических цепочек и подпольный игорный бизнес, начала сталкиваться с новым видом угроз — не уличной, не криминальной, а политической. Несколько молодых чиновников с амбициями начали зачищать область от старой мафии, прикрываясь Москвой и новыми "чистыми инвестициями". Савел не любил шум. Он предпочитал предвидеть. Он видел, как под ним начала дрожать почва — и исчез, не дожидаясь арестов или рейдов. Осенью 2003 года он с ядром своей группы перебрался в Нижегородскую область. Место, как он выражался, "промышленное, серое, широкое — как спина надёжного быка". Там ещё можно было вжиться, влезть в бизнесы, в чиновников, в привычную грязь, которую все делают вид, что не замечают. Евгений остался в Калининграде. Он не просился с ними. И Савел его не звал. Но память о нём осталась. Прошло два года. За это время Евгений почти исчез — работал редкими теневыми подрядами, пил в одиночестве, ночевал где попало. Он не потерял сноровку, но потерял вектор. Без команды, без доверия, без имени — он стал ничем. В глазах города — просто ещё один человек с пустым взглядом и грубой походкой. Убийца без работы. И тогда он вспомнил слова Савела, сказанные когда-то вскользь: — Если сгинешь, брат, — я тебя не искать буду. А если захочешь вернуться — сам найдёшь. Умные всегда дорогу находят. В 2005 году Евгений исчез из Калининграда. Без следа. Через неделю уже был в Нижнем. В Нижегородской области Савел уже заново выстроил контуры власти. Они не бросались в глаза — никакой открытой уличной войны, никакой крови на виду. Всё оформлено. Бизнесы. Подряды. Связи с правоохранителями. Старый криминал медленно срастался с новой экономикой. И Евгений в эту экосистему вписался идеально. Савел сначала не поверил глазам, когда увидел его. Он сидел в углу одного из полуподпольных ресторанов, сжав кружку с дешёвым чаем, и молчал. Лицо стало чуть старше, чуть строже, но в глазах — всё та же ледяная тишина.
— Ты умер для всех, брат. Почему вернулся?
— Работа есть? — коротко спросил Евгений.
И работа нашлась.
Второе убийство
В этот раз задача была иная. Не просто убрать, а оставить отпечаток — акт
устрашения, знак другим. Мишенью был бывший опер, Дмитрий Н., ушедший в ЧОП и начавший строить из себя «борца за справедливость». Он собирал материалы, записывал разговоры, угрожал "открыть правду", в том числе о связях Савела с главами муниципалитетов и подрядными организациями. Савел не терпел самодеятельности. Особенно такой. Он хотел, чтобы исчезновение Дмитрия было слышно глухо, как дальний гул бури — чтобы те, кто поймёт, испугались, а остальные ничего не заметили. Евгений отнёсся к задаче, как хирург. Холодно. Точно. Бесстрастно. Он наблюдал три дня. Следил, как тот ходит, с кем встречается. У Дмитрия была привычка выходить в гаражи поздно вечером — курить, посидеть в машине с включённой печкой. Там, в этом железном коридоре между гаражами, он и попался. Оглушение. Быстрая транспортировка. Старый подвал бывшего мебельного цеха. Ни криков. Ни крови. Перед смертью Дмитрий попытался говорить — о законе, о совести, о детях. Женя молчал. Он не считал себя ни судьёй, ни мстителем. Он был просто рукой, холодной и точной. Смерть наступила от удушья. Ни капли крови. Ни порезов. Только синие следы на запястьях и мешок на лице. Позже судмедэксперты будут гадать, почему на теле не было сопротивления. Как будто человек сам смирился.
Итог
Тело нашли через неделю. Газеты написали пару строк. Уголовное дело завели, но быстро свернули — недостаточно улик.
А в Нижнем начали шептать: "Вернулся Тихий" — так прозвали Евгения в кругах, где за слова платят кожей.
Он больше не был тем, кто ждёт команды. Он стал символом невидимой кары. Тем, кто не спорит. Кто не объясняет. Кто просто приходит, когда нужно.
Евгений Фролов родился в марте 1980 года в старом панельном доме в Заводском районе Грозного. Дом был обшарпанный, но стоял крепко. В нём пахло пылью, горячим хлебом и машинным маслом — отец, Фролов, работал механиком в автобусном депо, мать, Татьяна, подрабатывала санитаркой, убирала кровь и блевотину в приёмном покое. Евгений был вторым из четырёх детей. Семья жила скромно, но сдержанно счастливо. Вечерами вся улица собиралась у подъездов — мужчины пили чай, женщины резали арбузы и смотрели за детьми. Старая бабка Зара пела байки про кровную месть, а сосед Али — в прошлом учитель литературы — с дрожащим голосом читал Ахматову и стихи Клычкова, стараясь не слишком громко. Но над городом уже сгущались тени. В 1991 году исчез свет — и в буквальном, и в переносном смысле. Грозный погрузился в хаос. Люди разучились верить телевизору, а позже — и друг другу. На улицах всё чаще видели мужчин с автоматами. Крики ссор сменились выстрелами. Сначала в воздух. Потом в людей.Когда началась Первая чеченская война в 1994 году, Жене было 14. Он уже умел водить машину, знал, как прятать нож, и однажды поймал крысу голыми руками, чтобы впечатлить младших братьев. Но война всё равно обрушилась на него, как лава. Однажды днём они с матерью пошли за хлебом. Магазин находился в четырёх кварталах от дома. Возвращаясь, они шли по пустынной улице — и в какой-то момент небо раскололось. Самолётный удар пришёлся на соседний квартал. Взрывной волной их сбросило в канаву. Матери порвало барабанную перепонку. У Жени от страха остановилось дыхание. Они сидели в грязи и крови, пока небо не стихло. После этого он больше не ходил в магазин. Сестру, Айшат, он потерял зимой. В квартире не было отопления, и у неё началась пневмония. Лекарств не было, а дороги к больнице были перекрыты танками и баррикадами. Он держал её руку, пока она бредила о сахаре, которого не ела три месяца. Умерла на пятый день. Потом пришли соседи и закопали её за гаражами, без могильной таблички. Земля была мёрзлая, и лопаты не справлялись — копали ножами и сапёрной лопаткой. С тех пор Евгений замолчал. Он не говорил, если с ним не говорили. Он перестал смотреть в глаза. Стал часто уходить на чердак. Там, под скрипучими балками, он читал старые тетради, которые мать принесла из больницы, — обрывки медицинских записей и чужих дневников. Он выдёргивал страницы, жёг их по одной. Так он учился не чувствовать. Когда ему исполнилось 15, он впервые взял в руки автомат. Его старший двоюродный брат, Хамзат, уже воевал. Пришёл с фронта — весь в пыли, грязный, но смеющийся. Протянул АКСУ:— Тебе всё равно терять нечего, брат.
Он не ответил. Просто взял. Через два месяца он впервые выстрелил. На блокпосту. Он даже не понял, как автомат оказался у него на плече. Всё случилось слишком быстро — и одновременно будто в замедленной съёмке. Пьяный солдат стоял, пошатываясь, с красным лицом и потной шеей. От него несло перегаром и чем-то острым, агрессивным. Женщина — старая, с потрескавшимися губами — просто попросила воды. Один глоток. За это получила удар по лицу. Глухой хлопок ладони, приглушённый тканью рукава. Она рухнула к стене, не закричала, просто зажала щёку рукой. В её глазах не было ни гнева, ни страха — только бессильное унижение. И тогда Женя — сорвался. Будто что-то внутри оборвалось, треснуло, исчезло. Никакой команды. Никакого плана. Только короткое движение — вскинул автомат, прицелился. Выстрел. Раз — и всё. Тело солдата дёрнулось, покачнулось, осело. Грудь — чёрная точка, потом пятно. Повалился, как мешок. Без слов, без крика. Просто исчез с этого мира. Руки всё ещё крепко сжимали оружие. Мышцы напряжены, дыхание частое, как после бега. Он не чувствовал облегчения. Не чувствовал триумфа. Только глухую, липкую тяжесть внутри. Как будто шагнул в грязь — не по колено, а с головой. Как будто весь мир стал серым, тусклым, далёким. Это не был подвиг. Это не была месть. Это была — реакция. Рефлекс. Что-то древнее, животное, обострённое до предела. Он не мог бы объяснить, почему именно в этот момент решил стрелять. Просто не вынес. Просто не смог пройти мимо. А теперь — стоял, как вкопанный, среди пыли и тишины. И пытался дышать. Мыслей было мало, но среди них настойчиво всплывала одна: "Это изменит меня. Навсегда." Он не знал, как жить с этим дальше. Не знал, был ли прав. Но в тот миг, когда кулак коснулся лица беззащитной женщины — всё остальное потеряло смысл. Он стал взрослым в тот момент, когда понял, что "страх" и "гнев" — это одна и та же монета. Просто разная сторона.
Глава 2: Поворот судьбы
Война закончилась. Но в Грозном это было похоже не на мир, а на усталую паузу. Как
будто кто-то нажал «стоп» на старой кассете, от которой всё равно идёт фоновый шум. Евгению было 19. Его руки дрожали только от холода, не от страха. Он знал, как передвигается человек, когда хочет убить. Он умел отличать звук сухого затвора от глухого щелчка предохранителя. Он видел смерть чаще, чем рассвет.Семья почти распалась. Отец пропал без вести в 1996-м — возможно, убит, возможно, где-то гниёт в безымянной братской яме. Мать превратилась в тень — молчаливая, с запавшими глазами, сидела у окна сутками, будто ждала, что всё вернётся. Но ничего не возвращалось. После войны Грозный стал зоной без времени. Работы не было, еды едва хватало. Молодые парни держались за автоматы, будто это всё, что у них осталось от их имени. Кто-то ушёл в религию, кто-то в наркотики, кто-то — в криминал. Женя не выбирал. Он просто плыл по течению. Без будущего, без иллюзий. Он жил на обочине. Иногда его нанимали как «провожатого» — провести груз, проследить за человеком, отнести что-то кому-то. Один раз его попросили «убедить» дядю, который приставал к детям. Он не спрашивал подробностей. Он просто пришёл. И сделал. Без жалости. Без отвращения. Только с холодным, механическим вниманием. Это было не ярость. Это было — порядок. Как будто он расставил вещи на свои места. Этот случай стал поворотным. Не потому что он убил. Потому что после этого не пришли кошмары. Наоборот — он впервые за долгое время заснул без снов. В его голове стало тихо. И это напугало.Случайный путь на Запад
В 2001 году он уехал. Не бежал — просто поехал. Взял старый «УАЗик», скрылся за границей республики и начал путь, полный остановок, тишины и чужих лиц. Краснодар, Воронеж, Курск — он нигде не задерживался дольше пары недель. Не искал ничего. Просто ехал. Он добрался до Калининграда случайно. Город казался чужим, оторванным от остальной России — как будто он никогда не принадлежал ей. Хмурый, серый, будто покрытый тонким слоем забвения. Его это устраивало. Здесь можно было быть никем. Он работал на стройке. Жил в вагончике. Не разговаривал больше пары слов в день. Один раз спас напарника, на которого обрушилась бетонная плита — вытащил голыми руками. Тот пытался потом подружиться, позвать в баню, но Евгений не ответил. Он не понимал таких предложений.
Знакомство с Савелом
Савел появился так же тихо, как и всё остальное в жизни Жени. Его привёл один из бригадиров, к которому Женя проявил незаурядную стойкость в конфликте с цыганами-кредиторами. Савел сразу почувствовал в нём не просто силу — в нём не было эмоций. Совсем. Ни страха, ни бравады. Только тишина.
— Ты давно молчишь? — спросил Савел.
— Сколько нужно.
Савел хмыкнул. Тогда он сказал:
— Будет одно дело. Очень простое. У тебя руки прямые, глаза не бегают. Попробуешь? С того момента всё изменилось. Он вошёл в другую тень. Более густую. Более глубокую. Не такую как на Кавказе — не откровенно кровавую, а бесшумную, хорошо организованную. Здесь не стреляли на каждом шагу. Здесь исчезали. Молча. Без следов. Первое задание Савела не оставило следа на совести Евгения. Но что удивило его самого — оно оставило след уважения. Он впервые почувствовал, что кому-то нужен. Что он не мусор, выброшенный из прошлого. А деталь. Механизм. Не ради денег. Не ради мести. Просто потому что умел. Он не искал смысла. Он стал инструментом. И это дало ему новую форму.
Глава 3: Савел. Второе убийство
После ряда серьёзных разборок и скандалов на региональном уровне, Савел принял
решение: Калининград для них больше не безопасен. Его группировка, до того контролировавшая несколько логистических цепочек и подпольный игорный бизнес, начала сталкиваться с новым видом угроз — не уличной, не криминальной, а политической. Несколько молодых чиновников с амбициями начали зачищать область от старой мафии, прикрываясь Москвой и новыми "чистыми инвестициями". Савел не любил шум. Он предпочитал предвидеть. Он видел, как под ним начала дрожать почва — и исчез, не дожидаясь арестов или рейдов. Осенью 2003 года он с ядром своей группы перебрался в Нижегородскую область. Место, как он выражался, "промышленное, серое, широкое — как спина надёжного быка". Там ещё можно было вжиться, влезть в бизнесы, в чиновников, в привычную грязь, которую все делают вид, что не замечают. Евгений остался в Калининграде. Он не просился с ними. И Савел его не звал. Но память о нём осталась. Прошло два года. За это время Евгений почти исчез — работал редкими теневыми подрядами, пил в одиночестве, ночевал где попало. Он не потерял сноровку, но потерял вектор. Без команды, без доверия, без имени — он стал ничем. В глазах города — просто ещё один человек с пустым взглядом и грубой походкой. Убийца без работы. И тогда он вспомнил слова Савела, сказанные когда-то вскользь: — Если сгинешь, брат, — я тебя не искать буду. А если захочешь вернуться — сам найдёшь. Умные всегда дорогу находят. В 2005 году Евгений исчез из Калининграда. Без следа. Через неделю уже был в Нижнем. В Нижегородской области Савел уже заново выстроил контуры власти. Они не бросались в глаза — никакой открытой уличной войны, никакой крови на виду. Всё оформлено. Бизнесы. Подряды. Связи с правоохранителями. Старый криминал медленно срастался с новой экономикой. И Евгений в эту экосистему вписался идеально. Савел сначала не поверил глазам, когда увидел его. Он сидел в углу одного из полуподпольных ресторанов, сжав кружку с дешёвым чаем, и молчал. Лицо стало чуть старше, чуть строже, но в глазах — всё та же ледяная тишина.— Ты умер для всех, брат. Почему вернулся?
— Работа есть? — коротко спросил Евгений.
И работа нашлась.
Второе убийство
В этот раз задача была иная. Не просто убрать, а оставить отпечаток — акт
устрашения, знак другим. Мишенью был бывший опер, Дмитрий Н., ушедший в ЧОП и начавший строить из себя «борца за справедливость». Он собирал материалы, записывал разговоры, угрожал "открыть правду", в том числе о связях Савела с главами муниципалитетов и подрядными организациями. Савел не терпел самодеятельности. Особенно такой. Он хотел, чтобы исчезновение Дмитрия было слышно глухо, как дальний гул бури — чтобы те, кто поймёт, испугались, а остальные ничего не заметили. Евгений отнёсся к задаче, как хирург. Холодно. Точно. Бесстрастно. Он наблюдал три дня. Следил, как тот ходит, с кем встречается. У Дмитрия была привычка выходить в гаражи поздно вечером — курить, посидеть в машине с включённой печкой. Там, в этом железном коридоре между гаражами, он и попался. Оглушение. Быстрая транспортировка. Старый подвал бывшего мебельного цеха. Ни криков. Ни крови. Перед смертью Дмитрий попытался говорить — о законе, о совести, о детях. Женя молчал. Он не считал себя ни судьёй, ни мстителем. Он был просто рукой, холодной и точной. Смерть наступила от удушья. Ни капли крови. Ни порезов. Только синие следы на запястьях и мешок на лице. Позже судмедэксперты будут гадать, почему на теле не было сопротивления. Как будто человек сам смирился.Итог
Тело нашли через неделю. Газеты написали пару строк. Уголовное дело завели, но быстро свернули — недостаточно улик.
А в Нижнем начали шептать: "Вернулся Тихий" — так прозвали Евгения в кругах, где за слова платят кожей.
Он больше не был тем, кто ждёт команды. Он стал символом невидимой кары. Тем, кто не спорит. Кто не объясняет. Кто просто приходит, когда нужно.
Последнее редактирование:
