- Регистрация
- 04.01.2024
- Сообщения
- 109
- Реакции
- 144
За окнами бушевала метель. В тусклом свете горели керосиновые лампы и за окном стояла дряхлая старуха, перебиравшая за столом высохшие растения - свою арнику, белладонну и ромашку. Вздувшиеся от артрита пальцы на удивление ловко отделяли семена от всех стеблей и время от времени кусочки шелухи удостаивались особого внимания - что-то попадало в общую банку коллекции. А в это время на улицах Сербии во всю гремели вечеринки и где-то играли разносортные трены. Бедность постепенно росла, казалось бы, все братские народы даже практически накалились до точки невозврата своей бывшей Югославии. Готовилась напряженная война, в которой не было победителя, а если и будет, то его никто так и не найдет и не узнает. Большинство стран Югославии легли под гнетом артиллерии и пуль, люди теряли свои семьи, а старики и жены оплакивали своих сыновей, где они возвращались в полном гробу набитой ветошью: ведь слагали слухи, что расчленяли, испепеляли или не отдавали на захоронение погибших. Стариков тогда сжигали заживо, а сестер и жен насиловали, младенцам разбивали черепа об камни, земля пропиталась кровью, а из неё как правило лезли черные грибы да трава-полынь, и вороны носились над гниющими и вздутыми трупами. А вот там бился солдат, воевал ли он за правых, аль за виноватых - теперь уже не важно, у него на шее медальон, неординарный, с секретом. Внутри медальона было кольцо возлюбленной невесты и её фотография, еле-еле сложенная в маленький квадратик. Она погибла. Она ждала его дома. Когда в страшной сечи его латцкий мундир открывался, а раздавался гнет пуль, аннигилирующий обычных смертных невинных людей.. он доставал этот медальон и вдыхал аромат, мечтая как скорее оказаться рядом с ней. А в сарае кочевали сербы, сербы с глазами, округлыми как дуло винтовки. В сарае было теплее, там было сено. Но раньше тут была зима и там лежали примерзшие к земли югославские солдаты. Они были вывернуты наружу, туши щерились и крутили кульбиты омерзительной скульптуры, пустые их глазницы жалобно глядели на каждого солдата и офицера, которые с боя в бой сидели там и коротали свое время. Кто-то себя самозабвенно прикрутил к штативу и на ней повесился.
Солдат долго мучился в своих раздумьях, дергал свой шлем диковинный, трофей зарезервированый в ходе городских боев на пригорье, возле Косово. Стал зачем-то сувать себе в сжатый кулак землю и кусок травы, наверное выплеснуть свою проблему. Наш майор - это человек злобный, он сидел и смотрел, бывает орет как оглашенный, хочется его немного придушить, иначе спать порой невозможно. Но он офицер толковый, авось в бою через время нас спасет, удар на себя возьмет, или по свету кровавым смерчем пройдет. Возьмет в плен дюжину ювелиров под руку со сварным делом и прикажет заварить им танк, а потом из них вырвет глаза, вставит и пнет на убой, как кусок бесформенного мяса. Скоро сюда должна явиться вторая дивизия. Двенадцать танков. Три вертолета. Четыре бронетранспортера. У врагов же практически столь аналогичная вещь, только они смышлены и знают уже тайны: затаившийся серб по кличке "свинья" справит свою нужду сквозь кровопролитный бой с оравой бронетехники в коридорах. Понимал, что уже все проиграно с концами. Понял - мы окружены. Офицер смотрел на свои часы, а радист сидел с видеомагнитофоном и тер до дыр трофейную кассету от серба, наверняка которому положила мать в рюкзачок. Кто-то хлебал уже с концами водку, кто-то перебирал полиэтиленовые пакетики, кидал туда до почернения уже разложившиеся куски человеческой кожи. Кто-то снимал с себя броню, вооружались лопатами, штыками, дрелями и переносными холодильниками.
Мы не ждем конца. Конец уже фактически наступил. Нет чуда. Чуда уж точно нет. Я сижу на полуобвалившейся стене, грея ладони в рукавах своей шинели. Мы затаились в своем разбитом наглухо после десятка боев лагере. Ход закрыт, с другой - узкая черная пропасть.. словно. Говорят, что шагни - будешь падать вечно. Наше развлечение было весьма специфичное, все кидали туда камни, дабы услышать стук и не сойти с катушек ненароком.. но никто так и не дожидался штука. В нашей игрушечкой, хоть и сейчас победившей наверное армии есть маломальский праздник: подписали мирный договор. Если верить этой бумажке, то война кончилась.. но кому мы верим? Меня заменяет мой друг - Милош - это местный врач, остается в карауле вместо меня, я ему отдаю собачью вахту, уходи к костру, там ненамного теплей. Гляжу на общую спальню, встречаю треск поленьев, волну тепла и онемевшие губы. Наши лежат на дощатой лежанке, укрывшись с головой. Кто-то мне улыбается одним уголком рта - явно невеселая усмешка разбитого апоплексией. Мы уже отрезанные от всего смысла. Наш офицер - жестокий словно зверь. Убивает военнопленных, сходит с ума.. тому была проблема. Год назад под его командованием было триста человек и две сотни погибло, а они каждый день чистили винтовку и усердно практиковались в строительстве сооружений. От тех осталось всего сотня, потом которую перебили, но выжило всего трое - они остались с нами. Нам уже стало всем всё равно. Как вдруг, раздается громкий паршивый лающий кашель, Милош возвращается с поста. Он вообще.. болен, все мы постоянно в своем кустарном гарнизоне простужены. Навевал холод, сучий, мать его, холод. Но тут.. у костра тепло и даже достаточно неординарно. Тут в мою голову вбиваются строчки моего сочиненного стихотворения. Война - это не фляжка, это голод, грязь и вши и собственное тело, округа умерших и сгнивших трупов. Как вдруг, Милош толкает меня и говорит, что нужно поспать немного, я располагаюсь у костра, укутываюсь поверх своей шинели и вдыхаю грубое серое сукно Милоша, а он возвращается на свою собачью будку. Помню мальчишку. Был завербован. Совсем молодой и был учрежден в самый конец войны.. благо не нами, брали тогда квадрат. Боли его отчётливо помню, он смотрел своими болючими глазами, которыми пробегался по тексту, он писал текст исправно своей матери. В его глазу торчал осколок гнилушки. До мозга там было уже рукой подать, умирал он мучительно, с пеной полчаса на губах и в ломающих тело судорогах - конец ему. Я никогда тогда не лицезрел, когда суровая война убивает молодых, как гниют глаза людей.
В чем суть этого необычайного события? Какие его реальные причины? Многие историки, философы твердят о насущном и житейском, кто-то твердит о ошибках дипломатов. Но.. дело современное, было бы все хорошенько и искусно написано в бумажках - войны бы не было. Понятно, что рассуждение представляется возможным лишь современникам, кому-то кажется, что причина войны - интрига Европы. А кто-то твердит - это интересы народа. Наполеону тоже так казалось, что даже принцу Ольденбургскому раньше казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие, а местным купцам твердили о континентальной системе. Для нас - уже прошедших, никак нельзя понять философию войны, мы не увлечены процессом этого изыскания и поэтому с затемненным здравым смыслом наши причины кажутся неисчислимым количеством, чем больше мы можем углубляться - тем больше перед нами открываются горизонты событий, каждая причина одинаково справедлива сама по себе, но и она одинаково ложна, недействительна своей громадностью события. Ежели бы дипломаты все решили и приняли требования, пришли к общему решению, или народ не пришел к аналогично сведенному решению, то не было бы войны; ежели бы все сержанты не шли бы на вторичную службу, как и офицеры и народ, то все могло обернуться лишь в одно циркуляционное русло. Будем честны, все эти причины - миллиарды - миллионы - сотни - лишь совпадение события, исключение, а событие имеет лишь место быть в силу его совершенства и разума. Действия властей были произвольны. Это в целом.. неразумный фатализм, который отразился в истории одной кляксой и может быть неизбежным и повторим для объяснения неразумным людям и их явлениям. Людей почему-то убивают, но в чем суть человека? Человек рождается, живет для себя и пользуется свободой для достижения своих личных целей, может сделать практически все действия, лишь в разумных рамках. А в один момент это оборачивается в смерть. Человек нужен для продолжения рода и ведения какого-нибудь хозяйства на планете, для благоустройства, для всей нашей родимой планеты. Кто-то исполняет предписанные законы, а кто-то живет стихийной и роевой жизнью. Человек - это разумное существо, которое живет для себя и не служит беспочвенным орудием агрессии и конфликтов, не пушечное мясо, которое может достичь историческую и общечеловеческую цель. Все радикальные поступки людьми невозвратимы, они все однотипны и совпадают с миллионами действий других людей. Фактически говоря, вся сербская общественность пережила виртуальную войну - до начала реальной, она мешала напрямую отличать истину от вымысла, именно поэтому, война в Сербии - это континуум. Это феномен с близлежащих холмов. Основная проблема всех сторон заключалась в использовании их же сил и в силах занять сторону с учетом боязни потерь. Западные страны шли в постгероическую эпоху, кто-то сохранял жизни, расставляя приоритеты, определяя тактику: использовали бомбардировщики и прочее. В Югославии самолеты наносили удары до недосягаемой высоты со стороны развернутых сербски противовоздушных точек. Заверено можно судить, что свержение шло напрямую против режима. Агрессор вынужден действовать хитро и тайком, прикрывая все своим новоязом, оправдывая свою циничную политику благородностью, девальвирующими и меняющими значениями.
Нет уже сомнения в том, что сербский народ испытал и испытывает настоящую войну, как призыв - правовая обязанность, моральный дух и живая душевная потребность. Над нами стряслось древнее чувство, чувство родины. Мы сами охотно и доброй волею делаем то, что нужно все для победы, не нуждаясь в чужом понуждении и не заставляем себя служить нелюбимому делу. Духовный подъем народа дает желание и энергию. А откуда этот призыв и что он зовет нас? Все мы с детства привыкаем жить, сосредоточиваясь на непосредственных и ближайших интересах небольного круга людей, семья или отец. Незаметно свыкаемся со всеми возможными перегородками и разделениями. Душа обрастает узаконенными ледяными покровами - это ощущал и я. Я жил, не замечая, что кольцо постоянно тяготеет к умалению и сужению, вела меня центростремительная сила самосохранения, величайшее нравственное и духовное разъединение из современного общества. У меня своя, особая цель в жизни, свой интерес, отдельный от других, я полагаюсь на свое личное устроение и благополучие. Как это порой элементарно и общеизвестно: и в то же время сразу тяжело, но мы привыкаем к этому, что нередко искренно удивляемся самой возможности говорить о другом, о бестактном чудачестве. На фронту нас объединяло сочувствие и солидарность, временные параллели в личных судьбах и пути своекорыстных людей взрастили семени добра. Война вторглась в нашу жизнь неожиданно, это непредсказуемая вещь, она заставляет нас гореть и работать не для себя. Создает возможность взаимного понимания и доверия, щедрость и резко пробуждает доброту. Война насильственно вдвигает в души один общий фактор: противопоставляет она мелкому повседневному величию. Что было до войны - сдвинулось сюда, в другой призме. Мне сразу показалось, что все имеют общий предмет любви и забот, что есть пункт, в котором моя любовь, мое волнение, усилие горят о том же, о чем горят чужие мне люди. Взаимное приближение сближает людей и сокращает расстояние между ними, все легче найти отклик, сочувствие и совпадение, легче загореться и согреться у одного огня, возникает взаимное понимание и слагается уверенность друг в друге, создается доверие.Эта открытость душ и их совместное горение смягчает сердце каждого, а смягченное сердце - путь восстановления отмершей доброты. Они сплетаются как корни дуба. Война тогда меня научила, всех нас - призванных под оружие и не призванных, жить так, чтобы смерть являлась не постылым и позорным окончанием, а естественным увенчанием жизни, с напряжением и творческим актом. Она научила проверять жизнь, достоинство, качество и правоту. Судит и испытывает жизнь.
Небо крылось мглою, тлело и вносило свои краски. Ведь мое "Я" - не Милош Драгаш, а это офицер. Мое "Я" - обычный кусок мяса. Я помню, как писал философию о дубе, наблюдая за офицером, тогда все мои чакры и его открылись в один нежданный миг. Суть в том.. что это лишь мое последнее воспоминание о нем, как о хорошем, стойком офицере, упертым за свою подбомбардировочную землю, но все настолько глубоко зашло.. что он пересек рамки всего нормального и разумного, в нем при виде врага не существовало человека, это был переизбыточный зверь, созданный искусно в вольере.
ФИЛОСОФИЯ О ДУБЕ.
Передо мною мужика рубят. И я такой лежу на небо аустерлицы. На краю стоял дуб, вероятно в пять раз старше старой березы, он был огромный, практически в два обхвата, с обломанными ветвями, давно, видно суками и с обломанной корой. Там царят старые болячки и черствый хлеб. Он был как старый, сердитый и презрительный урод, стоял между двумя улыбающимися березами. Никто не хотел подчиняться тогда той атмосфере боевой, разрывной под гнетом пуль, не существовало тогда ни солнца, ни лета, ни весны. Молвил тот дуб свои тезисы: "Любовь, счастье!" - бессмысленный обман словно он молвил. Возле дуба лежат перебитые трупы, одинокие, с обломанными и ободранными пальцами. Офицер тогда с стеклянными очами оглянулся на этот дуб, стоя возле леска. Цветы и травы были и блистали под дубом, а он хмурясь, неподвижно, уродливо стоял посреди них и потом посмотрел в бинокль: где бежали реинкарнированные сербские свиньи. Возник целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно-приятных, в связи с этим дубом возник в душе этого офицера. Он обдумывал всю свою жизнь и пришел к прежнему консенсусу, весьма успокоительному и безнадежному, заключению. К вечеру мы заглянули к старушке с артритом. Офицер встал и подошел к окну домишки старушки, чтобы отворить его, как только открыл ставки, лунный свет, как будто настороже ждал он этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь тогда была свежайшей и неподвижно-светлой с серебристыми оттенками по разным освещениям комнаты и соображениям совести. Была сочная и мокрая, кудрявая растительность с листьями и стеблями. Красовалась блестящая росой крыша, а там кудрявое дело с сучьями и ярко-белым стволом. Беззвездное небо созерцало в атмосфере, офицер откинулся на окно и его глаза пришвартовались на данном дубе, который я и он лицезрел раньше при отступлении сербских. - Словно Наполеон бежал, из Европы бежал, а офицер - это князь Болконский, достал свою балалайку и притворился аутистом. Солдаты зажгли в своих касках подаренную свечу бабушкой и сидели грелись в уголке до ухода. На другой день, простившись с бабушкой - рота ушла. Начало мая уже шло. Солдаты ждали офицера, как словно Хатико, а офицер вышел в березовую рощу к старому, корявому дубу, который так странно и памятно поражал его. Его бубенчики звенели в лесу. Было тенисто и густо. Молодые ели пали светом по лужку с рассыпанным по лесу светом, не нарушали общую гармонию красоты, подделываясь под общий характер. Цветы молодели и распластали за собой молодые побеги. День был тогда жаркий, где-то уже собирались тучи: грозовая ячейка, проливной дождь и роса, уже навевал озоновый воздух, поднималась пыль с дорог и блестели сочные листья. Левая сторона леска уже была темна и мокра, блестела на солнце, была глянцевитая. Деревья там уже колыхались от ветра и все было в цвету, вороны ретировались в далекие края, соловьи трещали и перекатывались. Стоял плотный птичий трепет. И вот.. офицер встретил дуб - он был старым, преображенным и раскинулся шатром, от него изобличал свой шарм. Там уже лежали разлагающиеся трупы в обнимку с автоматами, с них свисала каска: она была покрыта ручейком крови, уже относительно засохшей. Стоял зияющий и пронизывающий нос запах свинца. Дуб был покрыт в темноте от крови, то есть - темная зелень. Он млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Уже были скрыты все обломанные ветви, болячки, старое горе - ничего не было видно. Сквозь столетнюю жесткую кору уже пробивались сочные листья, но они были омыты кровью. К офицеру подоспел я. Этот первый длинный разговор с ним усилил во мне то чувство, с которым я реально первый раз лицезрел его. Я видел в нем разумного, строгого, мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего его только для блага Сербии. Не хватало разумно объясняющего все явления жизни - это был он.
выдержка из "лонглайна": Молодой и неопытный преподаватель Амадей Стоянович, бывший военный участвующих в боях на территории Косово, а в ныне преподают философию встретил на своем пути молодого парня, нашего главного протагониста Вольтера, 18-летнего абитуриента, пытающегося пробиваться сквозь гущу образовательных трудностей. Глубоко вдохнув прохладный утренний воздух, преподаватель решил помочь парню осуществить его цель стать будущим переводчиком хоть и эта профессия крайне непопулярна в Сербии. Амадей принимал студента на дополнительные занятия, делился своими знаниями и опытом, советовал и поддерживал в трудные моменты. Будучи наставником и уже ставший другом Вольтеру в одном лице, они вместе преодолевали препятствия, находили решения и раскрывали новые горизонты в мире языков и культур. Постепенно взаимное восхищение и уважение переросли в теплую дружбу, сплетенную из общих интересов и целей. Преподаватель подарил студенту не только знания и навыки, но и важные уроки о отзывчивости и настоящей дружбе и менталитета настоящего Серба. Они проводили вместе время за книгами и столами переговоров, делая шаг к шагу в сторону своего общего успеха. Наконец, наступил день их победы - Вольтер успешно поступил в университет на факультет переводчиков. Преподаватель был конечно же рад за своего ученика, зная, что его труд и усилия не прошли даром. Их дружба стала надежным опорой и поддержкой в новом этапе обучения, и они смело шагали вперед, готовясь к новым испытаниям и достижениям.
Канун нового маломальского сербско-косовского конфликта в период две тысячи двадцать второго года сподвигает к весьма неординарным вещам: к финансовым аферам. В этом есть свое духовное значение. Вновь духовная оправданность людей определилась теми мотивами, которые побудили народ вновь открыть военные действия и теми целями, которые они воюя, осуществляя. Эти мотивы бывают обыкновенными до начала военных действий, но выясняют быстро и отчетливо. Несомненно, какова бы ни была война и каковы бы ни духовные последствия, ей всегда гарантирован известный минимум духовного значения. От нас зависит это. Нам надлежит помнить: мы ее творим, ни один порыв, ни одно живое искренне слово не пропадает даром. Встает вопрос, справиться ли можно духовно с этой войной? Люди ли отдают себе отчет в понимании этого значения?
Помятый бюрократ невольно заварил себе чай, долил к нему холодной воды и убрал чайник. Обратно сел на стул напротив задержанного, мужчина в костюме сделал пару глотков и перебирал папку с надписью ДЕЛО, лежащую на столе.
